Автоответчик у Дмитрия Диброва такой: "Здравствуйте, как приятно, что из всех возможных в эту секунду занятий вы выбрали именно звонок сюда". А мы и впрямь выбрали звонок туда. Место встречи - ресторан "Твин Пигз". Время - два ночи. Диброву пора ужинать, и он заказывает мозговые косточки. Забавно наблюдать, как человек, который каждую ночь вытягивает из людей сокровенное, смакует мозги.
-Вы часто произносите фразу "Мы простолюдины". Вы сами в это верите?
- Ну конечно, ведь я даже не говорю по латыни, как же я могу себя считать систематически образованным человеком. Я родился в самой простой семье, папа мой был научный работник. А чтобы стать научным работником, поначалу потерял глаз и полпозвоночника на войне, а потом грузил вагоны по ночам на "Ростов-сортировочной", чтобы днем иметь возможность учиться. Какой-же при этом особенный аристократизм.
-Но ведь вы звезда?
- Антоним слову "простолюдин" вовсе не телезвезда, а аристократ. Это не вопрос заработка и не вопрос социального статуса.
- Но невозможно же сказать, что на вас смотрят так же, как на любого другого человека. Вас узнает каждый, кто видит.
- Особенно гаишники. Не волнуйтесь, если я поеду на красный свет или позволю себе лишку за рулем - без разговоров будут смотреть так же, как и на всех остальных. У меня крадут машины так же, как и у всех остальных. Да вы что, тоже мне звезда нашелся. Я живу в обычном подъезде обычного дома. Хотя я знаю людей, которые живут в таких восхитительных новостройках - с подземными гаражами, с прачечными, катками, верандами. А я простой ростовский парень и отличаюсь только тем, что умею производить продукт. Аристократ может и не производить ничего, как Онегин. А простолюдин обязан трудиться. Если я хоть на секундочку остановлюсь, я упаду немедленно. Никто не вспомнит, что был какой-то Дибров. У меня уже был в жизни момент в 1993 году, когда впервые на меня свалились слава и деньги, и я подумал, что теперь так будет всю жизнь. Потом я горько поплатился за эту уверенность. Пришлось стать продюсером и режиссером в собственной телекомпании. Но в кадре не сидеть. И теперь уже, когда слава, судьба улыбаются мне второй раз, я парень битый. Я уже знаю, что никакая я не звезда. Никто не вспомнит. "Времечко" уже мне не приписывают. Никто не вспоминает, кто придумал красный круг, логотип "Времечка". Все, кто делает сейчас утренние каналы, забыли, кто, собственно, придумал этот принцип трехминутных коротких фиговин обо всем на свете. Они зарабатывают на жизнь, им не до того, чтобы отбивать поклоны создателям их способа заработка.
- А хочется, чтобы отбивали поклоны?
- Нет, нет, нет. Высшая форма славы - это анонимность. Мне сейчас хочется научиться играть на бас-гитаре. У меня неделю назад гостили "Чижи" и Саша Чернецкий из Харькова. Мы договорились, может быть, сыграть втроем: они на гитарах, а я на бас-гитаре. А что, у всех есть песни (Дибров пишет музыку на компьютере, собранном им самим, в "Антропологии" - его музыка к заставкам. - Прим. авт.) Приятно, когда друзья говорят, что, если еще подучусь, можно будет выступать со мной на сцене.
-Вы уже давно на телевидении, но за последние пару лет, сначала после "Старого телевизора", а тем более - после успеха игры "О, счастливчик!" вы превратились в настоящую телезвезду. Превращение заметно?
- Нет, мне, к счастью, оно не заметно. Если бы я прекратил покупать бас-гитары, а стал бы ездить в Самару, в Нижневартовск с чесом: вести концерты, выставки, конкурсы - за что там платят - тогда был бы заметен. А так я его не вижу.
-Но недавно вы провели аукцион вина, о чем написали многие газеты...
-Это касается внешних событий - я же не идиот, я же вижу, что происходит. Вот уже и аукцион предлагают... Ну так это один раз, по старой дружбе. А не то, что кто-то спит и видит, чтобы я что-то там вел в промышленном масштабе. Я люблю всякие процедурные фокусы. А вино - это типичный процедурный фокус, такой же, как китайская церемония. Носками с лотка мне бы не хотелось торговать. Все самое главное делается внутри тебя. Я знаю свой цех и свое телевизионное ремесло и поэтому не сомневался ни на секунду, каковы будут симптомы успеха "Счастливчика". Никто же не обратит внимания на то, что составляет действительное очарование "О, счастливчика!" - великолепный сценарный проект, гениальная режиссура, изумительная работа коллектива со светом, со звуком, с камерой. К сожалению, этого большинство людей не замечают. Я же прекрасно понимал: основное зрительское внимание попадет на меня. Будут говорить, что это моя передача, хотя это неправда - я только ведущий. Из-за этого я несколько раз отказывался пробоваться в "О, счастливчике!". Я знал, как все будет, и отношусь к этому спокойно. На тусовки хожу не чаще, чем ходил раньше. Да я вам скажу, что и материально это уж не особенно сильно изменило мою жизнь.
-Кстати, вы богатый человек?
- Нет, нет, нет. Не богатый. Я человек обеспеченный. Богатство - это все-таки числительное. Знавали мы людей поосновательнее в числительных. Кто же может при живом Билле Гейтсе называть себя богатым? Кому-то покажутся смешными мои скромные доходы. Мне этого вполне хватает на то, чтобы бас-гитару себе купить.
-Сколько часов у вас в сутках?
- Главное - больше спать, я что-то мало сплю. Ужас в том, что дела все-таки начинаются днем. Люди обычно работают днем. Передача закончилась, я не могу лечь спать, энергия же остается. И вот гоняешь по городу или сидишь дома: Интернет, гитара, музыка.
- Какая музыка звучит у вас дома?
- Чаще всего нью-эйдж со всевозможными этническими интонациями. Плюс хочется поухаживать за дамами, не все же сидеть копаться. А нет лучше музыки для романов, когда свечка на столе и вино, чем блюз. Потом всякие этнические прихваты, в частности кантри...
Но до сих пор, как юношеская любовь меня одолела, так и не нашел ни одного музыканта, который смог бы меня переубедить своей игрой, что есть на свете более совершенная музыка во всех смыслах, чем оркестр Махавишны. И в исполнительском смысле, и в композиторском, и в духовном.
-Вы понимаете, что сейчас все вас сравнивают с Якубовичем, рейтинг "Счастливчика" соревнуется в рейтингах с "Полем чудес". Для вас это состязание важно?
- Я настолько безгранично уважаю Леню Якубовича, что мне с ним соревноваться не с руки. Дайте мне простоять десять лет - и мы посмотрим, смогу ли я сохранить такую незаштампованность и вечно находить новые и новые фразы при объяснении одних и тех же правил игры. И, когда после игры подходят люди и говорят, что я лучше Якубовича, я даже не могу на это реагировать. Я знаю, что в это самое время другие подойдут к Якубовичу и скажут: "Послушайте, Леонид Аркадьевич, да вы непревзойденный, недосягаемый. И этот Дибров с его "Счастливчиком" не может идти ни в какое сравнение". Это качели. Сегодня ты достиг рейтинга, на следующей неделе ты упал.
-А вы хотели бы просидеть десять лет?
- А что, мне нравится пока эта роль ведущего. Это как с бас-гитарой, что-то новое. Я с удовольствием бы просидел. Но... десять лет... не знаю. Мне до сих пор непонятно, почему именно на меня пал выбор. Были достойные претенденты, и я бы с большим удовольствием их смотрел, чем себя. Ну а раз мне непонятен сам выбор, то мне и непонятно, от чего будет зависеть, когда меня выпрут из этой программы.
-Вы часто повторяете: "Я простой ростовский парень". У вас есть ощущение, что провинциал покорил мир или хотя бы Москву?
- Я часто упоминаю Ростов только потому, что меня об этом спрашивают во всех интервью. Да нет у меня такого ощущения. Покорение - это когда ты чем-то правишь. А кто может сказать, что правит Москвой? Даже глава города вовсе не так уже правит ею, это же не Калигула. У меня есть только бесконечная любовь, раньше к Москве, а теперь с Москвой. Когда я приезжаю на Дон, станичники говорят: "Как ты их сделал!" А кого я уж так особенно сделал? Да не наоборот ли? Я заметно изменился по сравнению с тем, какой я уезжал из Ростова-на-Дону. А главное, по сравнению со мной юным. Это взаимный процесс, тут взаимное покорение, к несчастью или к счастью.
- Каковы ваши главные воспоминания детства?
- Тепло, разумеется. Папа, его печатная машинка. Большая семья, где у моей бабки были две сестры и один брат, и все мы собирались, и даже моя прабабка была жива... Мы собирались за одним столом, во дворе, покрытом навесом из винограда. Двор как раз находился через дорогу от ростовской тюрьмы. К стене этой тюрьмы когда-то вели расстреливать в гражданскую войну моего прадеда, который хранил у себя оружие Донского революционного комитета. Мимо проезжал на белом ландо сосед по флигелю, который был белый казак. И он говорил: это кого это вы ведете на расстрел? Стоп, стоп, стоп - этого не надо делать, это ж наш... А буквально через несколько месяцев к той же самой стене уже вели расстреливать соседа. И мой дед выходил: "Товарищ, ну нельзя ж его расстреливать, это ж наш сосед". Так и жили. Еще помню девушек красивых. Сколько себя помню, вечно был в кого-нибудь влюблен.
-И до сих пор помните тех девушек?
- Всех. Я, во-первых, очень хорошо запоминаю вообще всех, а уж тем более девушек из моего детства. И тех, с кем обсуждал минет в восьмом классе, как только учительница заболевала или только выходила на полчаса из класса. И тех даже, кто затем любезно дарил мне эти ощущения. Я то ведь отношусь к ним, как к людям, а не как к обстоятельствам детства.


-С какой мыслью вы просыпаетесь по утрам?
- Боже мой, неужели это я живу так? Я же всю жизнь должен был что-то хватать. Когда все ребята брали интервью у звезд, работали в газетах в отделах культуры, я был вынужден работать в самых хреновых газетных отделах, в самых скучных. В "Московском комсомольце" я не писал восхитительных репортажей и не работал в блистательном отделе сатиры и юмора Левы Новоженова. Нет, я работал на первой странице, делал репортажи из комсомольско-молодежных коллективов. И я знал, что меня взяли в газету только потому, что я готов делать черную работу. Я в ТАСС пошел, думаете что, в отдел культуры? Брать интервью у Леонтьева с Пугачевой? Нет. Я пошел в общественно -политическую редакцию, где был редактором профсоюзной тематики. Знаете, какая скучища? "В пехоте скучища, на флоте почище". И я твердо знал, что я в этом месте только потому, что готов делать черную работу. Но при этом я делал еще кое-что. И мало-помалу все увидели, как я хорошо танцую. Но я же не Наташа Ростова, которую Болконский увидел только потому, что она была молода и прекрасна. Увы. Я простой ростовский парень, у меня здесь ни кола ни двора. Я знал это всегда, мне здесь никто не поможет - ни мама, ни папа покойный. До свидания. Никто никогда не узнает, как хорошо ты танцуешь, потому что всем положить на тебя с прибором.
-А вы всегда хотели оказаться на телевидении?
-С самого начала, только о телевидении и бредил. Я почему такой счастливый человек? Я твердо выработал стратегию: что жизнь построить - это все равно что наладить производительность труда на заводе. Любая производительная система живет по одним законам. В этом сущность кибернетики. Тождество живой и неживой природы. Раз так, то, значит, самое первое, что нужно с самим собой произвести, со своей собственной жизнью, чтобы она была производительной, а не разрушилась в результате, как убыточный завод, - это стратегическое планирование. А затем уже тактическое, затем распорядительство, затем диспетчирование. Что же касается стратегического планирования - мне кажется, что многих-многих моих современников постигла вот какая беда: они собственно ничего не любят. Ну, впрочем, это не только наши современники: как показывает античность, никто не доволен своим нынешним состоянием, зато каждый доволен своим умом. Так же и мы. Оттого что мы ничего больше самих себя не любим, нам трудно выстроить себе стратегическую цель. Мы начинаем подменять стратегическую цель тактической. "Ну, я, наверное, хочу, чтобы было много денег. Чтобы мне мало работать, мешки не таскать и не работать кишкомотальщиком на колбасном заводе. При этом, чтобы все меня любили и уважали". Последнее думают люди посложнее. Но ведь это все тактические цели. Стратегическая цель невозможна без ответа на вопрос, чем, собственно, этот продукт, который ты намерен делать на фабрике, состоящей из самого тебя, будет полезен людям. Моя стратегическая цель всегда выглядела одинаково: это телевидение. В седьмом классе я думал еще в кино сниматься. Я же еще не слышал своего акцента со стороны. Я пошел в газету, потому что это был единственный способ попасть в Москву. Нужны были люди, и я зацепился. За районную подмосковную многотиражку. Но я знал, что я подбираюсь еще на девятьсот километров ближе к заветному месту. К Останкино.
-Чем же телевидение может быть полезно людям?
- Тем, что когда человеку кажется, что сам он "жиденький и жалкий" (Саша Черный), то должен быть другой, который скажет ему: вовсе нет. Смотри. И даже режиссер Александр Митта думает так же, как ты. Он совсем такой, как ты. Ты тоже можешь. Ты не стал режиссером? Ну и не надо. Зато ты работаешь на своей воронежской фабрике и здесь тоже есть место для радости, место для творчества. Только не канючь. Вот, собственно, что я делаю на телевидении. Кто же этого не видит? Все, что угодно, кроме уныния и скуки. Радость. Апостолов же мы не читаем. Когда мы читали Евангелие в последний раз? Значит, у нас должно быть новое Евангелие. Так я и шел. Это же совсем нетрудно - предложить человеку порадоваться. Это не безобидный процесс, когда человек радуется. Это значит, что у него из макушки вылетает сноп лучистой энергии, которая совсем не безразлична Богу. Она очень важна Богу, а по-тибетски шамбале, важна для борьбы с сатаной.
- Вы знаете, что такое "кризис среднего возраста?"
- Видимо, так судьба мне улыбнулась, что я очень счастливый человек. Ничего подобного я не испытываю. У меня восхитительные друзья. Девушки всех возрастов, какие только есть на свете, начиная от Лолиты и заканчивая бальзаковскими женщинами, не обходили меня своим вниманием и не обходят по сей день. У меня даже нет досуга задуматься о том, как я счастлив. При этом я хотел бы оговориться, я против любой количественной соревновательности в этом деле. Я принимаю на свой счет слова Вероники Аркадьевны Долиной: "А нам, что ни мужчина, еще одна морщина". Нам тоже, что ни женщина, то морщины прибавляются. При этом я, конечно, испытываю глубочайшую тоску - не по женщинам, а по женщине. Только ужас в том, что я не знаю, что надо сделать, чтобы ее встретить. Сколько же приходится плыть бедному Одиссею, чтобы до своей Итаки добраться! И чтоб ему не признаться, что все дело в нем. Наверное, во мне. Но вот хочу, чтобы было ослепительно, чтобы это не сам себе я опять придумал, а чтобы это было бы сильнее и выше меня. А на дело мне грех роптать. Есть люди более признанные и известные - и поделом. В науке есть настоящие светилы. На телевидении есть люди, основавшие различные жанры. Но почему мне телевидение нравится как область: если уж телевидение тебя приняло, ты должен Богу молиться в благодарность за то, что ты работаешь в самой ответной на ласку области. Здесь расстояние от продукта до благодарности за него самое маленькое, где только возможно. Это большое благо профессии.
-Что может остановить вас на улице?
- Блондинка, конечно. Из тех, что в PLAYBOY печатают. Это первое, что может остановить. Какая-нибудь заваруха. Любое завихрение человеческой эмоции мне интересно.
-А вы гуляете по улицам?
- Конечно, и в метро езжу, и сижу в дешевеньких студенческих заведеньицах. Не обязательно в фешенебельных казино. Я это очень люблю. Обычно ловлю на себе удивленные взгляды, когда стою у стойки: "Слушайте, как вы похожи на Диброва". "Да это я и есть". - "Да вы что, здесь, у нас?" - "В том-то и фокус, что я здесь, среди вас".
-А излишнее внимание к вашей персоне раздражает?
- Да нет, что вы. У меня какая-то особенная слава. Очень добрая. Мое признание не позволяет фамильярности со мной. Правда, выражение внимания разнится. "Антропология" - это обычно рукопожатие. Люди считают необходимым твердо, по-мужски пожать руку и заглянуть в глубину глазного дна. "О, счастливчик!" - это обычно вслед: "О, счастливчик пошел". Ну я рад, что они так кричат, потому что раньше это звучало так: "О, старый телевизор идет!"
-Куда вы любите ездить?
- Во Францию в последнее время. Куда там - безразлично. И Париж, и Прованс, и деревушки, и маленькие города - все мне нравится. Мне кажется, что все лучшее на свете должно быть французским. Французов обвиняют то в скупости, то в расточительности, говорят, что с ними сложно жить. Но я не собираюсь с ними жить - я хочу праздника, а это они с удовольствием дают. И уж конечно я люблю французскую кухню, Елисейские поля, я эту милю могу до бесконечности отмеривать. Люблю сидеть на Монмартре - и ни черта не делать. Хотя, конечно, народ мне ближе американский. Может быть, потому, что говорю по-английски, а по-французски очень плохо. Мне понятна мотивация американцев, мне понятна дистанция, которую они требуют друг от друга и от тебя. Разница между знакомым, сотрудником и другом. Понятно, что говорить американцам, что делать в американском доме. Мне нравится американская музыка, и хотя мы очень разные, но мы очень похожи. Мне нравятся евреи на Брайтон-бич, как они лузгают семечки. Мне нравятся их ясные менеджерские формулировки одноразового использования: как познакомиться с женщиной, как выиграть миллион, как стать телеведущим за одну ночь и как достойно прожить жизнь. Это чудесно.
-Какие женщины вам нравятся?
- Я не знаю. Это не зависит от обложечной внешности, от роста, от возраста. От происхождения это не зависит. Говорят, что муравьихи распространяют вокруг себя ауру с муравьиной кислотой. И муравьи поэтому немедленно муравьиху отыскивают. И вступают в связь. Не знаю, насколько я точно это изложил. Мне кажется, что насколько человек сложнее муравья, настолько этот фермент посложнее. Он энергетический. Я сразу чувствую: это моя женщина. Даже если она не Синди Кроуфорд. Я люблю смотреть на Брижит Бардо, мне нравятся все ее фильмы. Но это не значит, что блондинка с кошачьей мордочкой и оленьими губами привлекает меня и в реальной жизни. Вовсе нет. Так получилось, что все мои жены - брюнетки, но это не означает, что завтра моя любовь обязательно будет ясноглазой брюнеткой с развитыми формами. Здесь важен фермент. У меня случались романы иногда с дамами вовсе не литературного склада. Но в них всегда было что-то, что отличало их от других. Для меня. В любом случае ум, способность к размышлению для меня важная, просто априорная, базовая составляющая. Для возникновения хотя бы чего-нибудь. Это касается не только романов, которыми я дорожу и которые так или иначе повлияли на мою жизнь. Это касается даже более легкомысленных связей. Я никогда в жини, даже ни на одну ночь, ни на один час не добивался расположения дамы, не отягощенной способностью размышлять. Но, к счастью, совершенных дурочек мало... Я, скорее, склонен полагать, что крайне важен в любви какой-то космический, не управляемый человеком элемент. Называйте ее случайностью, называйте судьбой - как угодно.
-Есть какой-то литературный образ, с которым вы себя ассоциируете?
- Жюльен Сорель. Так меня нарекла в свое время одна мадам де Ренар моей жизни. И еще Штирлиц. Вот почему мы с Парфеновым знаем наизусть всего Штирлица. Штирлицем меня называла одноклассница. Где-то между ними. Мне бы очень не хотелось, чтобы меня ассоциировали с "Милым другом". Никогда на свете я не воспользовался ни одним из преимуществ, которые дает врожденная способность внушать дамам симпатию.
-А какие книги вы достаете с полок чаще других?
- Воннегут, Маркес, Набоков. Такой триумвират. Далее, по вкусу, Ремарк или Хемингуэй. Затем Хармс и Саша Черный. Абсолютно вся буддистская литература, которую можно найти, только не занудная. Потом, литература по менеджменту. Эммерсон, Файоль. Много-много для жизни можно почерпнуть, читая простую книжку "Как научиться управлять коллективом". Затем, что еще... Ну и всякие книги, что теперь мне дарят посетители "Антропологии". Проглядываю постепенно...
-Вы очень увлечены Интернетом и даже хотели в скором будущем в студию "Антропологии" принести компьютер. Что вам интересно в Интернете?
- Могу рассказать, куда, например, залезал вчера ночью. Во-первых, я скачал все, что можно, по бас-гитаре. Все это время я переписываюсь с друзьями, которые выходят в Интернет. Потом поухаживал за дамами. Также посмотрел свежие поступления на сервер знакомств. Интересно же, какие еще бывают люди. Потом заказал несколько книжек по бас-гитаре. Затем посмотрел новый музыкальный редактор. Посидел у себя на сайте "Антропология", посмотрел отклики на последние программы в гостевой книге. И напоследок - несколько порнушек.
-Ну и как в Интернете ухаживается, интересно?
- Ну конечно. Если ты видишь в женщине собеседника, который отличается только тем, что он - женщина. А значит, она по-особому выражается. Если ты это ценишь, то Интернет дает тебе безграничный кайф. А если ты этого не ценишь и ищешь только телефончики для связи в реальности, то получаешь свой кайф, такой, какой дает промискуитет. Интернет - это то, во что ты его превращаешь. Есть просто восхитительные дамы, такие умные собеседницы. При этом я не знаю, откуда они берут фотографии, свои ли они. Да хоть бы и не их. Обманывайте, я сам обманываться рад. Но когда вы обмениваетесь исполненными обожания фразами - ну что же может быть прекрасней! Так бы оно и в жизни бы было. Многие и многие из нас недовольны своим телом. Каждый доволен своим умом. Если этот ум, однако, не идет, к сожалению, в сравнение с умом, например, Андрея Георгиевича Битова, то каждый непременно скажет: "Ну так я и не такой заумный, как Битов". Если ты не разбираешься в квантовой механике и не становишься академиком Раушенбахом, ты всегда можешь сказать: "А меня никогда особенно и не интересовала эта несчастная физика". Но тело - это нечто, что нас всех объединяет. И мы прекрасно знаем, как оно должно выглядеть. И если то, что мы ничего не понимаем в квантовой механике, для нас не оскорбительно, то отличие от Шварценеггера или Дмитрия Певцова по телосложению, конечно, оскорбительно. Так же и женщина. Если она не хороша, как Софи Марсо, это не то, как если она не так умна, как Татьяна Толстая. Это гораздо глубже. Интернет позволяет уйти от этого комплекса. Ибо Господь, наверное, что-то имеет в виду насчет нас, когда дает нам несовершенные тела, несовершенные физиономии. Только нам этой задумки не понять - но на то он и Господь. И поэтому мы чувствуем несправедливость. Интернет так устроен, что он эту несправедливость исключает. И мы находим своих избранниц сообразно своему уму, своему интеллекту, своим представлениям о сексе, об эротике. Есть такие болталки на эту тему! Любому портовому грузчику сто очков дадут вперед, а ведь дамы. А есть такие изысканные собеседницы! Нет никакого желания лезть в реал, переносить сюда это очарование. Поскольку далее ваше общение вольется в то, что от тебя уже не зависит. Что сделано не тобой - Богом. Тело. Мне хочется продлить самое очарование зарождения этих отношений. Все то, что изображено двумя-тремя мазками в прекрасной песне Strangers in the night в исполнении Фрэнка Синатры, ставшей чуть ли не гимном хоть и презренного жанра - эстрады, но все же. Очаровательное ощущение чего-то только-только зарождающегося. Интернет именно эту фазу продлевает бесконечно. У меня есть собеседницы с двухлетним стажем. И мы не стремимся к встрече, хотя у меня есть их телефоны.
-Вам тоже нужен уход от сложностей с телом?
- Конечно, ведь я же простой человек. Мне все любопытно...
-Любопытно - это другое... А необходимо?
- Да, а как же. Может быть, у меня меньше с этим комплексов связано. А раньше было столько же, как и у любого из людей. Когда приходит слава, первое, что ты испытываешь, - этот мир более не враждебен тебе. Тебе уже не надо что-либо доказывать с чрезмерными усилиями, как в восьмом классе. Но я хочу подчеркнуть, почему еще мне интересен Интернет. Я действительно люблю людей и жизнь, как она есть. Хотя я очень люблю пятизвездочные отели в Монте-Карло. Меня пригласил приятель на яхте прокатиться от одного мыса до другого в районе Ниццы - мне все это нравится. Но и жизнь люблю простую. Я с восторгом в Ростове на базаре цветы покупаю и с бабками этими говорю.
-Вы ждете от жизни какого-то нового поворота? Принципиальных изменений?
- Да, я думаю, что-то должно случиться. Я думаю, что удастся полюбить раз и до гроба, уже ничего не меняя. Мне кажется, что удастся перейти в другое качество. Сейчас я в меньшей степени, чем другие, но все же остаюсь каналом между человеком, создавшим первородную продукцию, и зрителем. Некоторая большая доля авторства не меняет сути. Мне хочется стать источником первородной текстуры. Может быть, этим объясняются мои постоянные увлечения. То литературой: вот все пишу-пишу, а все без толку как-то. То гитара и моя музыка. Я хочу сам произвести эстетическую продукцию. К несчастью, я не Гребенщиков. Мне это не дано от рождения. Но стремление я испытываю и думаю,
что это должно произойти. Я очень
на это надеюсь. И то, что никак не происходит и не происходит, может быть, составляет главный трагизм моей жизни. Трагизм не гамлетовский, к счастью, ибо я занимаюсь благодарным делом.
Мария Шубина